"Червонец" от секунданта или Слово в защиту "Мертвых"

 Обзор романа Александра Бреусенко-Кузнецова «Мертвые душат»

Ах, как стремительно все это произошло: одна искра – и вспыхнул огонь между двумя пламенными сторонниками литературного творчества, между двумя настойчивыми до упертости талантами, двумя ярко горящими индивидуальностями – Александром Бреусенко-Кузнецовым и Алексеем Баевым. Дуэль, как всполыхнувшийся огонь, еще больше высветила их творческие привязанности и предпочтения. Волею судьбы стала я секундантом Александра. «Вот мне и карты в руки», - подумала я, начиная читать роман на совершенно несимпатичную, если сказать совсем мягко, тему.

***

Тогда во мне оживает загадочная легенда о призрачном Големе, искусственном человеке, которого однажды здесь в гетто создал из стихий один опытный в каббале раввин, призвал к безразумному автоматическому бытию, засунув ему в зубы магическую тетраграмму.

И думается мне, что, как тот Голем оказался глиняным чурбаном в ту же секунду, как таинственные буквы жизни были вынуты из его рта, так и все эти люди должны мгновенно лишиться души, стоит только потушить в их мозгу — у одного какое-нибудь незначительное стремление, второстепенное желание, может быть, бессмысленную привычку, у другого — просто смутное ожидание чего-то совершенно неопределенного, неуловимого.

Какое неизменное испуганное страдание в этих созданиях!

Г. Майринк. «Голем»

О «НОМАДАХ-НЕКРОКРАТАХ» И ПРОЧЕЙ «НЕЖИТИ»

У одного из ведущих теоретиков глобализации и «нового мирового порядка» Жака Аттали (его самые популярные книги «На пороге нового тысячелетия», «Линии горизонта», «Карл Маркс. Мировой дух»)  красной нитью проходит очень интересная мысль, на которой я и хочу сделать акцент. Но сначала – несколько слов об этом авторе: философ и преуспевающий банкир, член Бильдербергского клуба, он был главным советником президента Франции, а еще - главой «Европейского банка реконструкции и развития».

Так вот, излагая «краткую историю будущего», Жак Аттали убеждает читателей в том, что  мир принадлежит номадам, победителям, которые представляют собой «кочевую», то есть, транснациональную элиту, расставшуюся с привязанностями к своей родине, к своему племени. Она объединена «глобальными электронными сетями информации и торговли» и, таким образом, общество превращено в сеть, которая отфильтровывает номад-некрократов, остальным же уготована участь погибнуть в бесплодной борьбе  с сетевой цитаделью, или же – от наркотиков, или же – пуская себя на распродажу биологических запчастей, или – от болезней, от голода и тому подобное.

Сторонники теории Жака Аттали утверждают о его высоком ранге в глобальной некрократической элите.

Чтобы облегчить «переваривание» информации для тех, кто не сталкивался с новыми для них терминами, спущусь еще дальше вниз, точнее, назад, к Платону.  Описывая идеальное государство, он называет четыре его отклонения, или «извращения»: тимократию, олигархию, демократию и тиранию. И степень отклонения идет по нарастающей, то есть, в тирании гораздо больше отклонений, чем в тимократии.  К этому списку современные теоретики процесса глобализации и порядка добавляют пятый термин – «некрократию», или государство нежити.

Есть мнение о том, что она уже, как форма организации социума, состоялась. Болезнь, в основе которой – ущербная нравственность и человекобожие, порождающее иллюзию вседозволенности, якобы зашла слишком далеко и уже не поддается лечению. Что последует за коллапсом? Смерть? Катарсис?   

О процессе перерождения человеческого общества в нечеловеческое обстоятельно пишет Константин Гордеев. Что он выделяет? Первое.  Приравнивание человека к производственным мощностям, то есть, к рабочему механизму, у которого есть период амортизации и к которому применимы такие понятия, как «списание», «разбор на части» и пр. Второе. Трансформация всего общества в единую сетевую структуру по образцу и подобию автоматической лини.

Гордеев пишет о необратимости выпущенного на волю хаоса, что и обрекает человека на самоуничтожение, о возникшем противоречии между двумя гипотезами: о душах как материальных метаструктурах, внутри которых находится хаос, и о душах метафизической природы, то есть, бессмертных. Те, кто уже сейчас принял этот «обман» (по Гордееву), являются в лучшем случае лишь сохраняющими некоторое человекоподобие, и избежать процесс столкновения людей с недовоплощенной нежитью уже невозможно.

Применим понятие «рабочий механизм» к творческому человеку. Как этот механизм работает? Актер театра играет роли только тогда, когда у него это хорошо получается, и никому нет дела до его моральных принципов, сексуальных привязанностей и пр. Если он будет болен – его заменит дублер. А если он не будет популярен у зрителей, с ним попросту расстанутся. Актер не имеет права плакать, когда должен смеяться на сцене, даже если в семье – горе, и не имеет права жаловаться на радикулит, когда надо на сцене встать на мостик. Согласитесь, очень легко представить, что актера лишили его души. Она может находиться где-то в другом месте, например, в «призрачной шкатулке», а та – у главного «кукловода». 

Между контрастными оазисами поселений людей, принадлежащих к совершенно разным социальным слоям, нетрудно представить высокие стены, будь то в прямом или в переносном смысле. И почему бы также не представить, что ворота, которые хоть иногда, но могут открываться, кто-то назвал Порогом Смерти. Ведь они опасны как для одной, так и и для другой стороны.  Подобные поселения существуют сегодня. Например, в Бразилии элитные гетто стоят в окружении нищих фавелл. Подобные районы есть и в Америке, и в России (всем известны элитные дома, кварталы и мини-городки в Москве). 

Есть в нашей реальной жизни и мертвецы-правители. Правда, пока еще не столько много. Но если есть даже один – это тоже факт. Государством, возглавляемым мертвецом, стала Северная Корея.  Ким Чен Ын является главой партии и армии, но президентский пост навеки закреплен за его умершим дедом Ким Ир Сеном, что уже делает Северную Корею некрократией или мавзолеократией  (об этом можно почитать в «Московском комсомольце» за 21.12.2011 года). А сколько мифов о рождении «Ким Чен Юра»! Не меньше, чем о драконах, которых родила и выкормила грудным молоком женщина! И что еще характерно – во всех легендах дракона побеждает национальный герой, и всегда – в одиночку, один человек!

К чему я об этом? Да к тому, что на мой взгляд,  роман «Мертвые душат» вовсе не о мертвецах. Он о самых что ни на есть живых людях, которым присущи человеческие эмоции и чувства и которые имеют достоинства и недостатки. Роман о современном обществе, в котором  действуют те самые рычаги управления человеческими душами, что и описаны в самом произведении. 

А ГОГОЛЬ?

Есть и Гоголь.  Думаю, тоже не случайно автор назвал именно так свой роман, а не иначе. Ведь он не просто перекликается с великим произведением гениального писателя! Уникальный роман «Мертвые души» - история дельца Чичикова, скупающего в провинции «мертвые души» крепостных крестьян, стал для русской литературы своеобразным эталоном иронической прозы. Эта книга одна из немногих, раздерганная на цитаты еще в XIX веке и по-прежнему потрясающая воображение.

Перекликаются не только названия романов, имена главных героев – Чичикова и Чичеро, но и имена помещиков, которых посетил Чичиков, и великанов-владельцев замков, в гостях у которых побывал Чичеро. Очень похожи, правда, стилизованные, образы помещиков и великанов – тот же тип весельчака и балагура,  или мечтателя, запустившего хозяйство, или -  «старьевщика»...

Думаю, и здесь автор пошел дальше внешнего сходства. Роман «Мертвые души» многие критики -  В.А.Белинский, К.С. Аксаков, С. П. Шевырев – называют поэмой. Самыми известными поэмами, созданными ранее, стали «Илиада», «Махабхарата», «Божественная комедия»... Но вот на смену им появились «Фауст», «Медный всадник», «Демон». Легко заметить, что к широкому охвату событий и глубине их раскрытия в этих поэмах добавляется новый элемент - столкновение лирического и эпического начал. Причем, это столкновение проходит как позиция личности с внеличными силами, в одних случаях - историческими, в других – космическими, в третьих - социальными. Вот как раз и «в  третьих» - это особенно ярко выражено в поэме «Мертвые души», когда стала доминировать личностная нравственно-философская проблематика, когда появились сильные лирико-драматические элементы, а также элементы фольклора, мифологии.   

«Мертвые душат»  - также роман с подчеркнутой социально-философской проблематикой. И с претензией на выдержку жанра поэмы, который переживает глубокий спад в том понимании этого жанра, когда вышли из-под пера Н.В.Гоголя «Мертвые души».  Возможно, для этого свое прозаическое произведение Александр Бреусенко-Кузнецов   украсил поэтическими образами, придал отдельным эпизодам поэтический слог и воспользовался даже откровенной рифмой. То эта рифма нет-нет, да и вылетит из уст героя, а то и демоны из Пятой расы, говорящие «стихами»,  заглянут в гости к новому правителю.

  

МИР

В романе «Мертвые душат» есть такая сцена. После того, как водворился в мире хаос, появилось какое-то измение. И отреагировали на него сначала некроманты, посвященные в таинства Шестой расы тварей и своей, Седьмой, расы, затем – птицы и болотные звери. Подул ветер перемен. «Я знаю, что происходит, - сказал один из них, - это движется Порог смерти». «А я знаю, что происходит, когда движется Порог смерти, - вступил в разговор другой, - этим движением мертвые душат». «И мы никак не можем избежать удушения? – испуганно произнес третий. «Посмотрим, - задумчиво ответил второй, - они ведь душат не специально нас. Они ведь душат весь мир».

Вот и ответ на вопрос: кого или что душат мертвые. А заодно и возможность внимательно рассмотреть мир, окружающий героев.

Это не маленький мирок с крохотным окошечком, через которое виден «кусочек» двора, или – деревни, или - даже страны. Это огромный мир, основу которого составляют четыре империи: Западно-Человеческая, Заморская Южно-Человеческая, Северно-Человеческая и Восточно-Человеческая.  И есть в них земля Цанц и луга Гуцегу, леса вокруг Эузы, где когда-то водились медведи и волки, Карамц и побережье Адовадаи, Отшибина, которая, как считают проживающие (совершенно живые) здесь люди, и является центром империи, а может, и всей земли, и еще много других достопримечательностей. Да уж, «каждая лягушка хвалит свое болото». Но то, что Отшибина станет центром происходящих в романе событий – это однозначно.

 В этом мире есть города большие и малые, деревни, замки великанов, между которыми проложены и наземные, и подземные, дороги, горы и скалы, овраги и рвы, реки и болота. Есть пещерные города – в местах выхода мертвых, а взятые вместе, они образуют геометрически выверенное выражение идеи прогресса. Через эти точки выхода обитателей подземелья на поверхность можно провести линию, которая и стала Большой тропой мертвых.  А на концах этой тропы стоят Пороги Смерти.  И не просто стоят, а медленно двигаются навстречу друг другу.  А за порогами  раскинулось Запорожье – подлинное царство мертвых. 

Порог Смерти - одно из главных чудес мира.  Он находится в «бескрайней, вздымающейся почти до самых туч чёрной стене, идеально гладкой, порой прозрачной для взора, но – неодолимой». Это «огромные арочные ворота, поднимающиеся на добрую половину неба, способные заслонить полуденное солнце даже путнику, который к ним далеко ещё не подошёл. Титаническая конструкция, созданная талантом Шестой расы из какого-то неведомого материала, словно бы из самой вихрящейся тьмы, нанизанной на невидимые оси. Из материала, который плотен, но невесом, который не сдвинешь с места, но который сам способен перемещаться».  

Мир, описанный в романе, легко представить, потому что он имеет географию и укладывается на карту, которую «нарисовал» в своем воображении автор и щедро поделился созданной картиной с нами, читателями. Есть в этом мире стороны света, верх и низ, и даже – уровни: подземный, земной и небесный. И вот именно с этим понятием – ярусного сотворения мира, и связаны уровни существования человека: Предрождение (небесные замки), Наземная жизнь и Посмертие (мировое подземелье). 

Кроме географии есть и история. Ее отлично знают главные герои романа и с интересом изучают молодые люди  (совершенно живые), особенно – на Отшибине.  Они знают о том, что их времени – концу Третьей эпохи – Эпохи Благоденствия - предшествовали еще две –  Первая эпоха – эпоха  Мягкого владычества Смерти, начавшаяся с подъемом представителей Шестой расы на земную поверхность, Вторая эпоха, продлившаяся целых триста лет, и их середина – Опасное Лихолетье. Тем, кто изучает историю, конечно же, известно и время зарождения на земле идей некрократии, и их расцвет.

Есть в романе и мифология. Как у любого народа обычного мира. И это не просто одна-две легенды о великих героях, победивших драконов.   Это – цикл легенд, в котором поместилась вся история этих героев, их детей и внуков. Центральное место среди них занимает легенда о Драеладре, того, что охранял жемчужину в глубочайшей бездне возле скалы Глюм. А герой – Ашогеорн - пришел и победил этого дракона, и освободил жену Эллу и ее сына-дракончика. И будет Элла – дочь правителя земли Цанц – выкармливать своего детеныша, и так породнятся два рода: род людей и род драконов. 

А эта легенда - о правителе Дрона, который основал здесь Луговое королевство, но ему очень мешал уж этот Ашогеорн со своими свирепыми деревьями Буцегу и обитающими на них драконами.  Сколько налогов  ввел правитель, чтобы не опустела его казна! Даже налог на... недобросовестность самопожертвования. Как и всякая народная мудрость, последняя легенда помогла главному герою – Чичеро – преодолеть в себе нерешительность и выработать новую тактику в осуществлении своих планов. 

Эти легенды существуют не в воображении героев, то есть, они не остались в Прошлом, а проросли через него в Настоящее. И потому они тоже являются частью окружающего мира.

Есть в романе архитектура и строительство. Например, один из городов – Батурн, перестраивается на западный лад – стонский или кранцглийский.  А вот на Клямшине – везде смесь гордой современности и провинциализма.  Возводятся и переделываются замки, отдельные башни (есть даже «мода» - башен должно быть пять), пристраиваются к башням аудиториумы – круглые приземистые здания для лекционных занятий.  Одним словом, процесс не стоит на месте. Есть даже и будущее в этой сфере. Герои зрительно представляют, как «на месте деревянных лачуг Дыбра воздвигнутся серокаменные палаты, когда Плук, река к западу от Дыбра, будет осушена и превратится в годный для застройки овраг...»

Есть мода на одежду. Тот же плащ Чичеро – не просто добротный и удобный, но и современный, то есть, модный. Жена великана Ногера и их дочери Гала и Ала одеты «в платья по последней стонской моде». А вот матушка великана Плюста «была дамой утонченной и одетой всегда к лицу, а все же по болоту пойти рискнула, и вот результат: и одежду запачкала, и сама ко дну пошла».

Но самое главное – как и в любом мире, есть свои законы и порядки, указы и предписания, традиции. Например, законы о нераспространении некрократии на восток, об остановке движения Западного Барьера Смерти на границе Цанского воеводства, запрет на посмертие для Великого народа Отшибины (для карликов), традиция, когда пять некромантов образуют Звезду силы. Есть порядок, регламентирующий применение оружия под Порогом Смерти, а точнее – его неприменение.

Есть области знаний, в которых разбираются жители этого мира: некрософия, некрология, некрометрия, некроистория. И есть язык. Правда, порой нелепо будет слышать жителей небольшой территории внутри империи, разговаривающих на своем, отшибинском, языке, и совсем трудно воспринимать новые названия городов  и селений. 

И конечно же, есть те, кто стоят у власти, и те, кто этой власти прислуживают или, напротив, ее не принимают. Очень ярко высветился образ Управителя цанского воеводства Умбриэля Цилиндрона Марципарина и его не родной дочери - секс-звезды Лулу Марципарины Бианки. Интересен образ вождя карликов – Великого народа – Врода Занз-Ундикравна, который, как выяснится, был всего лишь марионеткой в руках «мерзостного» Гру. Не удивительно, что этому Гру «наскучит» создавать марионеточные правительства и он установит прямое правление Шестой расы. Правда, после того, как обнаружится его личина: отсекут этому Гру голову, а он снова нахлобучит ее на шею и примет истинный облик – облик бородавчатого карлика. Те, кто привык  быть «под властью», примут как должное и тот факт, что одним из правителей станет рядовой и совершенно живой гражданин, не обладающий ни знаниями, ни опытом в столь серьезной работе. Просто хороший парень. 

Весь этот мир автор создал для того, чтобы герои романа не просто существовали в нем, а полноценно развивались и совершенствовались.

КТО ОНИ, ГЕРОИ?

Итак, вождь Великого народа, а попросту, карликов,  Врод Занз-Ундикравн посылает Чичеро, сразившегося с императором Эузы - Живым Императором, заклятым врагом всех,  кто прошел «посмертие», на очень ответственное задание. Он поручает посланнику Смерти Чичеро собрать тени людей и доставить их ему. Что такое тень? Когда человек Седьмой расы принимает от Шестой расы посмертие, его душа отлучается от тела. Эта душа формирует зримый, но не осязаемый аналог тела – тень. Некромант (тот, кто совершил обряд) эту тень связывает заклятием и сажает в суэниту -  «призрачную шкатулку». 

Так как Чичеро – не просто мертвый, но еще и покалеченный в сражении с Живым Императором, и от него практически остался лишь плащ, то на выполнение задания ему дают трех помошников – живых карликов, которые одновременно, а когда и поодиночке, прячутся в его теле, то бишь, плаще, и в его таком же мертвом, как сам герой, коне.

Не удивительно, что часто посещают его рассуждения о том, есть ли он на самом деле. «А вечером Чичеро показалось, что его больше нет... Странное ощущение несуществования наполнило посланника, он стал размышлять: как же это, однако, так? Если меня нет, то кто же узнал о том, что меня нет? Я узнал! А как я мог это узнать, если меня нет»? Или вот рассуждение автора: «Его теперь нет, и более всего его нет тогда, когда он вспоминает, что его нет». Такие ощущения возникли именно после того, когда Чичеро лишился своей тени – великан Глюм выкрал у него «призрачные  коробочки» - с его тенью и с тенями мертвецов, которые он успел насобирать в других замках.

Здесь, в замке Глюм, где, предполагалось  поначалу, проходят занятия науками, в которых задействованы и некроманты, и бальзамировщики, на самом деле  проводились единственные опыты (внешне они выглядели представлением) – с тенями. Эти тени великан разместил во внутреннем глухом дворике как на помостках театра и кормил их зернами граната. Тени жадно ловили их и, не наедаясь, грызли друг друга.  Постепенно их облик изменялся – вырастали клювы. И только одна тень – тень Чичеро – вела себя по-другому:

«Чичеро пребывал в ничтожестве, но тень его сопротивлялась. Она надменно стояла в однажды занятом углу и всё ещё не принимала участия в общем хороводе. В финале каждого представления (когда остальные тени в бессильной алчности рвали друг друга в клочья) ей, возможно, доставалось больше, чем другим. Чичеро в такие моменты не мог на неё смотреть, так как чувствовал фантомные боли в местах, в которых её терзали жадные клювы. На мёртвых и набальзамированных конечностях посланника, прежде всего на руках (именно руками тень Чичеро пыталась заслониться от нападения) появлялись явственные следы укусов... Тогда фигура в посланничьем плаще падала на пол и каталась по нему в судорогах. Страшные боли терзали и туловище посланника, которого у него и вовсе не было».

Фактически такого быть не могло: во-первых, тени не едят никакой пищи, во-вторых, они не могут меняться, в-третьих, Чичеро уже мертв и потому не может чувствовать боли, и в-четвертых, и в-пятых... Отвечу на возникший у кого-то вопрос: а для чего все это описано, для «красного» словца? А вот и нет! В этих сценах выражен основной конфликт – позиция личности с внеличностными социальными силами. Правда, трудно назвать Чичеро личностью, скорее всего – это индивидуум, но именно через него автор и в юмористической, и в сатирической форме описывает психологию толпы.

Но сначала - несколько слов об этом феномене. Среди исследователей толпы как общности людей назову Карла Юнга, Зигмунда Фрейда, Элиаса Канети. И не могу не процитировать Густава Лебона, который характеризовал душу толпы таким образом:         «Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворённой толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие её, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности. Существуют такие идеи и чувства, которые возникают и превращаются в действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Одухотворенная толпа представляет собой временный организм, образовавшийся из разнородных элементов, на одно мгновение соединившихся вместе, подобно тому, как соединяются клетки, входящие в состав живого тела и образующие посредством этого соединения новое существо, обладающее свойствами, отличающимися от тех, которыми обладает каждая клетка в отдельности».

Конечно же, автор, отлично владея этими знаниями, использовал их, чтобы ярко и образно изобразить общность и как противопоставление ему – индивидуума. В одном из подобных описаний его слова даже перекликаются с мнением Густава Лебона:

«Речь Гру звучала вполне обычно: он такие уже говорил не раз в других обстоятельствах, и добивался оваций от карликов, либо сдержанных кивков согласия от мертвецов, не желающих дерзить уважаемому некрософу. Сейчас он произносил речь не для карликов, но приём толпы был оглушительно восторженным. Если перед Чичеро несколько человек в ярких и звучных формах исходило желчью, то вся площадь под стенами Цанца, ставшая словно единым существом, собранным из пригнанных сюда крестьян, так и бесновалась в пароксизмах воодушевления».

Поясню, что Чичеро привез правителю «призрачные шкатулки» с тенями именно этих крестьян. «Бездушные» (то есть, «безтеневые») крестьяне – самый верный «пластилин», из которого можно вылепить все, что угодно. В данном случае – абсурдные, противоречащие здравому смыслу, но очень нужные «верхушке власти» -  решения вече.

Такой же парадоксальностью наполнены сцены, в которых мертвый Чичеро думает, говорит, а еще – выражает присущие человеку чувства и эмоции.

«Кони теперь пошли резвей, и Чичеро, глядя на поднимающуюся вьюгу, по которой они столь быстро неслись, ушёл в какие-то сентиментальные грёзы, всё чаще посещавшие его со времени потери души».

«Легенда цепляла Чичеро за живое, так как её герой длительное время колебался перед неодолимой преградой, вместо того, чтобы действовать. А поскольку сам Чичеро пребывал в замкнутом внутри себя колебании ещё с начала гостевания у Плюста, то, осуждая героя легенды, он осуждал и себя».

Чичеро рассуждает: «Даже в погибели бесчестного шпиона великана Плюста должен быть хоть какой-нибудь, да смысл. Эта гибель должна вести к чему-то светлому, а не осуществляться тупо, из одних мстительных побуждений. Люди мы, или не люди? Мертвецы или не мертвецы»?

Мертвые без теней – самый податливый материал для тех, кто стоит у власти: 

- Ты видел эту толпу крестьян под стенами? - спросил Кло и, не дожидаясь ответа, продолжал, попутно возвращая в рукав так и просившийся наружу нож. - Это какие-то мумии, а не крестьяне! Как они смотрят! Они же ничего не видят перед собой, когда смотрят. Это не мертвецы, это заводные куклы! И с ними нам предстоит спорить на некротическом вече! Ты представляешь, Чичеро? 

– Здесь какой-то чёртов обман! – подтвердил Амур. – Нас за дурачков держат. Я слышал, на вече предстоит решить, предоставлять ли грязным карликам одинаковые права с нами. И что, как ты думаешь, решат эти очумевшие крестьяне? А их же тут большинство! Мерзкий сброд…

Не случайно в подзаголовке я написала не «кто он, герой», а «кто они, герои». Потому что второй посланник Смерти – Дрю из Дрона, играет в романе не менее важную роль.  Именно из его уст читатель услышит интереснейшие рассуждения о смерти, именно через него автор выразит свое отношение к такому социальному злу, как идолопоклонничество. Но – по порядку. 

Однажды Дрю увидел «остолбеневших» крестьян. Они замерли, как истуканы, у болота, и не двигались. У героя словно открылись глаза на происходящее, так поразили его «столбики»! И тогда он начал размышлять «о посмертии, о его непрочности, о парадоксальной несвободе этого способа бытия»:

«Какой смысл мы можем иметь, если посмертие нас превращает в набор вещей? Спору нет, крепких, надёжных, но – вещей? Моё посмертие не то чтобы мне не пригодилось: оно позволило мне перенести три жёстких арбалетных залпа и расшибание в лепёшку о запертые врата Порога Смерти. Вопрос в том, я ли это перенёс».

И далее, в диалоге с Пендрисом:

– Изъятое из нас начало – эти самые «тени» – важно знаете чем? Оно делало нас нами. Оно давало нам свободу выбора. Вы видели крестьян, полностью лишённых «теней», не так ли, Пендрис? Наше с вами положение несколько лучше: изъятые у нас тени находятся с нами, или спрятаны в надёжных местах. Но они – всё равно изъяты. Наши тени, Пендрис, находятся в заключении в маленьких коробочках, а если выпустить их оттуда, будут неприкаянно слоняться по местности, пока их не вернёшь, но вернёшь не к нам, Пендрис, а обратно в эти дурные суэниты. Теперь понятно, почему наше хвалёное посмертие – болезнь?

– Но почему же, почему же мы не можем вернуть себе наши тени, если они для нас так важны?

– Потому что нас уже нет, дорогой Пендрис.

И еще цитаты о некрократии. Иронично звучит первая из них на фоне происходящих событий:  «Говорят, некрократия не делает различия между сословиями. Говорят, все мертвецы - братья». А вторая – наглядно демонстрирует положение тех, кто остался «за бортом», не вошел в элиту: «Посетители трактира ненавидели ни в чём не повинных крестьян, считали их сельскохозяйственной скотиной, которая напрасно возвышена некрократией».  А здесь уже – все открытые карты: «безвольное и грубое сельское воинство», "слушаются скрытых от глаз кукловодов».

Иными словами, в романе проглядываются черты уже известного нам определения некрократии, описанного мной в начале этого обзора. Там звучала мысль о победителях-кочевниках, а здесь таковыми и являются герои романа, правда, многие из них – больше кочевниками, чем победителями. И если там есть тезис о том, что после победы нового порядка выпускается на волю хаос, то что происходит здесь, в романе? Резня, погромы и пожары. Живые и мертвые начинают уничтожать не только «чужаков», но и своих. Интеллектуалы становятся философствующими бандитами, ярые враги  - сторонниками, а те, кто воевал за идеалы Владыки Смерти, начинают защищать  интересы Живого Императора. То есть, тот самый хаос, о котором я тоже говорила в начале обзора.

Все сказанное выше и является подтверждением очень важного моего утверждения: действие в романе подчиняется не сумбурному или бессвязному повествованию о каких-то там «мертвецах», а грамотному, укладывающемуся в рамки традиционного подхода к процессу перерождения человеческого общества, мнению. И это уже даже не мнение, а учение, аргументированное теоретиками процесса  глобализации.

ЯЗЫК

Действие в романе происходит в отдаленном прошлом, с указанием временной шкалы, по которой живут эти герои, но которую сложно уложить в привычные нам временные рамки. Можно предположить, что примерно в то же время, когда и происходили события в романе «Мертвые души», но тогда было бы не так интересно в плане языка, ведь, признаться, язык эпохи Гоголя несколько староват для современного читателя. Да и события в романе «Мертвые душат» развиваются совсем в другом пространстве. И тогда автор нашел оригинальное решение проблемы. Он вложил в уста героев язык, который можно условно назвать: «язык с оттенком прошлого». В чем он выражается?

Главная особенность – наличие архаизмов, но еще не «набивших оскомину», всего лишь с «налетом» старины, и потому плавно вписавшихся в текст, отсутствие неологизмов, что не связывает этот текст с самой современной современностью, и специально разработанный способ стилистического построения предложений.

Так что не удивительно, что в тексте появились выражения: «матушка», «коротал время», «испросил», «извольте видеть», «исхитрился уложить троих», «поражаясь интерьерами», «поиску способствовало», «уровневый мир сладостен, а паче всего – в Отшибине». Наличие страдательных причастий делает речь несколько «книжной» в одних случаях и совсем приближенной к канцелярским текстам – в других. А порой этот прием выполняет и миссию пародии. «Намедни не приглашенный», «поиску способствовало», «миссия вышла», «снабжались подписями», «был спрошен», «осталась не узнанной», «шкатулка должна была отыскаться».

В тексте использованы традиционные выразительные средства русского языка: метафора, метонимия, гипербола, сравнения, олицетворения, синтаксический параллелизм. Есть парадоксальные высказывания, выражения, претендующие на получение званий «крылатые» и - окровенное пародирование других литературных произведений. К числу последних, например, можно отнести «Белеет замок одинокий в тумане неба голубом!»А чем не крылатое выражение «Лучше передохнУть, чем передОхнуть»?

А вот и парадоксальность: «В этом замке никто ничего не находит, и никому ничего не найти, включая великана-хозяина». (Это о замке Глюма). Попробуйте представить, кто кого здесь, во-первых, ищет, а во-вторых, уже и не находит. Или же рассуждение о Чичеро: «Уже давно посланник Смерти остановился в развитии своих доведенных до абстрактного совершенства планов...» Просто представьте это «абстрактное совершенство», вот и все. Или самое короткое словосочетание – «сопли вечности», состоящее из самого непрочного, незначимого, никчемного и вообще – раздражающего, и – глобального, и даже – всеобъемлющего, не просто почитаемого, но и почти обожествленного.  

А это – «бесконечная загадка» (такое название дала ей я): «замок Глюм просто доверху напичкан вещами, ведущими знатока к хитроумным разгадкам, новым загадкам и разгадкам новых загадок...» Понятно, что с таким подходом ко всему, что находится в этом мире, трудно будет «докопаться"  и до правды: «правда .... выглядела столь нелепой, что тот даже усомнился...»

Предполагаю, что литературная игра, которую использовал в романе автор, будет с трудом понятна некоторым читателям (совсем тупым). С другой стороны, таковых уже не останется, так как роман будут читать интеллектуалы, хоть и с разной степенью «интеллектуальности». Не случайно здесь говорится и о них: «Братство интеллектуалов – оно выше условностей рождения, выше состязаний в богатстве или военной славе, выше даже местного патриотизма (известно, как Чичеро любил своё унылое Серогорье). Основу подобного братства составляет возможность понять самую изощрённую мысль другого, каковая возможность дарована избранным – и дарована им действительно хорошим образованием».

Итак, о литературной игре.  В романе есть игра слов и игра текста. Обе они «замешены» на каламбуре, выражениях, употребляемых не в переносном, а в прямом смысле (к примеру, здесь в прямом смысле использовано «когда все горело синим пламенем»), звуковые повторы, ассоциативный язык,  синтаксический параллелизм и инверсия. 

 Вот, например, рождение «ассоциативного» глагола. «Поскольку Дрю ехал строго на юг, ориентируясь на Стену Смерти, впереди его ждала земля Гуцегу. Там посланник не очень-то хорошо разбирался в ориентирах, и мог запросто наскочить на одно из тех недобрых деревьев, с которыми лучше не встречаться. Вот бы преследователей направить в гости к деревьям, а самому вовремя ответвиться на восток»!

А сейчас приведу отрывки тексов, в которых автор и «поиграл» немного. От более простых – к самым сложным.

Диалог карликов Лимна и Зунга.

– И где мы?

– В темноте, как видишь.

Лимн видел темноту. Темноты было много.

Сон Чичеро.

«Плюст посылал Бокси воздушные поцелуи, тут же отпечатывающиеся на её немолодой коже синеющими засосами, из которых лезли наружу вечные черви. Отпечатки червоточащих поцелуев щекотали хихикающую Бокси, от щекотки она, попутно молодея, надувалась до солидных размеров и соблазнительных форм чувственной госпожи Кэнэкты, но что-то мешало ей расти дальше, и она лопалась с характерным хлопком. В процедуре нарицания нового имени морю Ксеркса участвовало аж три некроманта: магистр Гру, ничтожный Флютрю и некромейстер Гны из Цанца, откуда всем было ясно: море не просто будет переименовано в вездесущую Бокси; оно в неё превратится. И карлица, надувающаяся уже и до размеров подлинной великанши, но всё же то и дело опадающая до своих привычных карличьих габаритов, шествовала к пирсам с улыбкой, не предвещавшей морю Ксеркса ничего доброго. А волны и стонали и плакали, и хлестали через бревенчатый пирс с самодовольным гением флагелляции Плюстом: хлест-плюст-плеск»!

И еще «кусочек» об этой же героине. 

«И взбегала Бокси на высокий утёс по соседству, и ломала свои прекрасные руки, и бросала их вниз с утёса. И наломала она тех рук добрую сотню, и ещё у неё осталось. Собиралась у утёса привлечённая её руками толпа, глядела на Чичеро осуждающе».

А вот здесь спрятана одна из причин появления таких текстов. «В Глюме время разбилось на осколки, а с ним – и повествование о славном пути несгибаемого Чичеро. Сам Чичеро лишь с усилием, опираясь на логику, а не на память, мог восстановить последовательность происшедших здесь событий. О каковой последовательности он, однако, твёрдо знал, что она неверна, ибо в Глюме – всё нелогично.

Логика говорила: был момент, когда Чичеро общался с Плюстом и Омом, сидя в устремлённом к Глюму экипаже, и Плюст рассказывал, немилосердно привирая в целях хвастовства, как сильно его поели черви. Память же говорила, что черви сами присутствовали в момент разговора: они уставились на Чичеро тупыми сколексами с крючьями и присосками – орудиями шантажа – и постоянно подтягивали его к туннельным путям, прогрызенным в мёртвой и набальзамированной великанской плоти.

Путей было много, и черви предлагали Чичеро выбор; Чичеро отказывался выбирать, черви настаивали, Чичеро делал выбор, черви смеялись его выбору; тут Чичеро понимал комизм своего положения и смеялся вместе с червями: ну какой может быть выбор, если все пути параллельны? И сам разговор этот происходил не по дороге. Неправда, Чичеро давно уже увяз в замке Глюм, когда происходил этот разговор, а дорога в сей тягостный момент была лишь светлым воспоминанием».

Спешу опередить внимательного читателя: да, я тоже заметила и опечатки, и незначительные орфографические и стилистические погрешности. Например, что вместо «скал» в романе «скалки», А «в течение непродолжительного времени» написано через «и». Но эти мелочи несоизмеримы с тем достоинством, который имеет текст. И даже некоторая тавтология вроде: «Внутри замок был на удивление пуст. Внутри почти не было мебели...» расценена мной как выразительное средство русского языка.

Думаю, что роман «Мертвые душат» благодаря глубине проработки образов, сильной и достаточно яркой фабуле, а также - раскрытию личностной, нравственно-философской проблематики можно отнести к мейнстриму. А если это не так, то что тогда останется в мейнстриме?  

CЕНСОРНОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Читая любое произведение литературы, мы не только сопереживаем героям, не только радуемся или огорчаемся по поводу их достижений или неудач, но и ощущаем всеми органами чувств мир, созданный автором. Мы любуемся яркой зеленью луга, по которому идут влюбленные, вдыхаем ароматы цветущей черемухи или перезревшей вишни, чувтвуем шероховатость кожи дракона или мягкость, упругость, кресла, на котором сидит герой. 

А как воздействует на нас мир, созданный в романе «Мертвые душат»? 

Задумываясь об этом, я «включила» все органы сенсорного восприятия сразу же, как начала читать роман, и сейчас готова поделиться своими впечатлениями.

Если кто-то настроился на то, что в этом мире будет витать трупный запах, спешу разочаровать: его здесь нет. Всего пару раз встретилось мне такое упоминание о запахе: «дурно пахнущий». Других же описаний запахов попросту нет, как и вообще нет эпизодов, в которых автор тщательно «разжевывал» бы эту тему, «смаковал» бы ее нюансы, открыто воздействуя на органы чувств читателей. 

Думаю, что, создавая образы героев, автор изначально не стал обеспечивать их развитым, полноценным сенсорным восприятием окружающего мира. Ведь большинство этих героев – мертвы, то есть, их практически нет.

Вот что сказал об этом Александр Бреусенко-Кузнецов: «Да, тела мертвецов наделены повышенной биологической живучестью ценой притупления многих форм чувствительности. То есть, зрение и слух у них на высоте, а вот обоняние, вкус, осязание, органическая чувствительность весьма страдают. Ну, и болевой порог у них достаточно высок, чтобы выдерживать арбалетные залпы без шоковых реакций. А неприятный запах - даже там, где упомянут, составляет предмет не столько переживания, сколько умозаключения: такое должно дурно пахнуть. Короче говоря, слаб их контакт с миром и с собственным телом».

Для сравнения приведу противоположный пример. В романе «Хрустальный сад» Эвелина Баштан умело создала ощущение зябкого, мерзкого холода, с запахами гнили, сырости и старых вещей. Этот запах стоит, по словам автора, уже много веков в замке Наставника, и потому сопровождает читателя на протяжении всего романа.

В романе «Мертвые душат» подобный прием, когда автор воздействует на органы чувств читателей, не использован.

А ГДЕ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ?

Давно захлопнулись обложки «толстого» романа «Мертвые душат»,  и даже написан обзор, но я не перестаю думать именно об этом: а где самый главный герой?  Он должен выделяться из толпы и поражать нас своим красноречием или оригинальными поступками, или боевыми подвигами... Он должен восхищать нас своей внешностью, или страстной любовью к женщине, или однажды брошенным, как перчатку, вызовом обществу, или... О, сколько можно нафантазировать о нем...

Кого же мы видим в романе? Вместо человека – плащ, хоть и добротный, но даже без цвета, наверное, просто темный. Нет лица, на котором бы сияла ослепительная улыбка или по которому бы пробежала тень сомнения. Нет тела с гордой осанкой или накачанными бицепсами... Или... А как любить героя, если вместо него – трое карликов? Пусть даже живых! И пусть даже один из них – одноглазый Дулгокравн - и станет уже совсем скоро правителем всех карликов!

 А характер? Откуда ему взяться, если сам Чичеро постоянно напоминает нам о том, что он мертвый? И даже не просто мертвый, а мертвый в квадрате: еще раз «погибший» в битве с самим Живым Императором! Зато нерешительность бросается в глаза. Да ее и не скрывает герой, сам признался, слушая легенды в замке Глюм, что очень уж нерешительный. И сомнения его постоянно одолевают... Разве присущи они истинным посланникам Смерти?

А где геройские поступки? Сражался с Живым Императором? Так это – в прошлом. Интеллектуал? (Учился в самом Призе!) Что-то не очень заметно. А сама миссия, с которой он отправился собирать в «призрачные шкатулки» тени мертвых, вовсе не из благородных! Она всего лишь  результат манипулирования им со стороны вождя карликов Врода Занз Ундикравна. А этот самый вождь, в свою очередь, находится под контролем магистра Гру, который предстал перед нами в своем истинном облике – облике бородавчатого карлика из Шестой расы. Значит, Чичеро вслепую выполнял волю этого «самого мерзкого» Гру? Выполнял даже тогда, когда прекрасно знал, чем все это закончится: лишенные теней крестьяне отдадут свои голоса за абсурдные, но так нужные властьимущим,  решения вече, а сам Чичеро должен прекратить свое существование? 

Многие события второй половины романа происходят уже без Чичеро, от него опять остался только плащ, и эти «останки» возит с собой Врод Занз Ундикравн. И только в самом финале происходит, наконец, возрождение героя, словно автор спохватился: как так, события побежали без него, и «отдал» Чичеро «под каблук» Дрю. А у нас нет на душе сожаления об этом, мы даже и забыли, что этот герой должен быть на переднем плане, потому что наше внимание давно уже переключилось на другие персонажи, которые, в отличие от Чичеро, вызывают определенные эмоции, и даже – чувство симпатии.

А когда начало возникать это чувство, и к кому?

«Открутив» назад порядком полромана, а то и больше, еще раз познакомимся со вторым посланником Смерти – Дрю из Дрона. Представитель благородного сословия, он получил блестящее образование в Призе, а вступив в престижный Орден, стал верным сторонником Мертвого престола. Обнаружив странности в поведении Чичеро, Дрю начинает его преследование. Именно он первым и обнаружил причины этих «странностей» - наличие в этом мертвом трех живых карликов. И вот парадокс: во время этого преследования Дрю сам вызывает подозрение в измене и тоже становится объектом преследования – уже со стороны Пендриса.

Очень неожиданно, что герой начинает думать о самом злостном враге мертвых – о Живом Императоре. Когда он попал в положение, в котором когда-то и находился этот император, то есть перед ним «немедленно открылись... возможности скрытного пережидания опасности и неузнанного движения», начал рассуждать: «Я сам теперь как Живой Император, нас с ним можно перепутать... Может быть, я – и есть Живой Император?» Заподозренный в измене, он пытается найти спасение у желанного Порога Смерти, за которым – некрократия, родной Орден. И что же? Ворота не открылись: «Посланнику Смерти Дрю из Дрона в допуске отказано!» И опять «шальные» мысли, они возникли, когда Дрю проскочил через арбалетный залп: «Живой Император бы мной гордился, сказал он себе с парадоксальным юмором».

Именно Дрю обнаружил у болота «идолов с лицемерно-возвышенными лицами» - мертвых крестьян. И тогда начал рассуждать  «о посмертии, о его непрочности, о парадоксальной несвободе этого способа бытия». Выше я процитировала часть его монолога на эту тему и диалога с Пендрисом.  Через отношение к этим «столбикам» и выразил автор свою сатиру в адрес идолопоклонничества.

В отличие от Чичеро, с Дрю происходят серьезные изменения, мы наблюдаем эволюцию героя. Сначала к нему приходит «странное видение мира», то есть, меняется его мировоззрение. Затем у преданного служителя Ордену возникают «еретические» мысли, и, наконец, эти мысли и становятся рычагом столь же «еретических» поступков.

Один из протестов Дрю невольно выразил словами «я мертв!», когда обратился к нему глас Владыки Смерти. А ведь этот «глас» он с таким нетерпением ждал! Протестом стала даже игра на барабане в замке Мнил. Что подчеркнул этим автор? Да то, что это занятие стало для Дрю гораздо важнее, чем погоня за Чичеро!

 Герой становится странствующим философом, но это – не просветитель-одиночка, высказывающий свою точку зрения всем, кто встретится на пути. Дрю возглавляет банду , в которой уже не меньше семидесяти таких же, как и он, бунтарей. Очень примечательно, что в банду вошли и Чичеро, то есть, тот, кого он сам когда-то преследовал, и Пендрис, то есть, тот, кто когда-то преследовал его.

Этот Пендрис не пожалел трехсот арбалетчиков (все они утонули в болоте во время погони), лишь бы не потерять след Дрю, но когда настиг его, тоже изменился. Все дело в том, что Пендрис вышел из болота именно там, где и стояли те самые «столбики»-крестьяне. Словно загипнотизированный этим зрелищем, он переключил свое внимание на них и начал устанавливать мертвецов в определенные фигуры, «строить скульптуру «Пляска Смерти»».

Главный бунтарь – не Чичеро, а Дрю из Дрона. Даже в самом финале, когда двинулась на беглецов Стена Смерти, и они запаниковали («Вот обложили, мертвецы проклятые, - думали люди также далеко не живые, которые много лет наслаждались драгоценным своим посмертием и верно служили Мертвому престолу»), он спокойно сформулировал задачу: «Надо прорываться!»

Дрю – несомненный лидер. И поэтому если раньше я считала, что он играет в романе не менее важную, чем Чичеро, роль, то сейчас уверена в том, что эта роль и является главной. А образ Чичеро нужен, во-первых, для того, чтобы высветить противопоставление Дрю, а во-вторых, для того, чтобы создать «благоприятные условия» для развития этого образа. Ведь именно благодаря тому, что Чичеро оставил без теней более двухсот тысяч мертвецов,  и возник тот хаос, в котором и «созрел» «философствующий бунтарь» Дрю.

Создавая эти образы, автор проявил новаторство: он сконцентрировал внимание читателя на образе Чичеро, который фактически оказался пустышкой, а за его спиной лепил образ истинного героя.

Кто из героев важнее? На этот вопрос по-своему может ответить каждый вдумчивый читатель, ведь он видит их такими, какими они получились на самом деле.  Навряд ли читатель будет задумываться о прежних намерениях автора, или же о его личных симпатиях. Может быть, он даже увидит то, что автор и вовсе не собирался изображать.